М.П.Кончаловский "Моя жизнь, встречи и впечатления"-18

[oio11]

Речей было немного, мы только обменялись краткими привет­ственными словами, но  съедено и выпито было очень много. После этого поехали за город в роскошный зал колоний, где состоя­лось заключительное заседание. Мы уже с Данишевским подрёмыва­ли в покойных креслах, как вдруг с эстрады его вызвали для доклада с отчётом о работе нашего Советского Комитета. Он встре­пенулся и отлично на немецком языке справился со своей задачей. После этого, мы с одним голландским врачом решили пешком прой­ти через весь город к себе в гостиницу. Ночь была звёздная, и вечером Амстердам, с массой воды и огней, имел феерический ко­лорит.

Когда мы подошли к гостинице, то у входа нас аплодисмен­тами встретила толпа конгрессистов и потащила нас в старинный бар пить пиво. Там ещё мы повеселились часа два, начали петь песни всех национальностей, дошло даже до «Дубинушки» и «Вниз по матушке по Волге». Особенно оживился один француз, вступив­ший в спор с метрдотелем, который просил петь потише. Чопорные и флегматичные голландцы были несколько смущены поведением на­шей шумной компании. Но этот день закрепил нашу дружбу. На дру­гой день, рано утром, Данишевский проводил меня на вокзал, я поехал в Роттердам визировать паспорт, а оттуда через Брюссель с сестрой в Париж, чтобы у неё отдохнуть после этого съезда, на две недели. Данишевский возвращался в Россию через Германию, а я ещё насладился отдыхом в Париже.

Следующий, Третий Международный Съезд по ревматизму был в Париже в 1932 году. На этот съезд я отправился с женой и тем же Данишевским. Он только приехал позже. В первый день французы нас встретили с некоторым недоверием, об этом мы узнали от ван-Бреемена, при первой нашей встрече в Café de la Paix, где  он угощал нас кофе. Они представляли нас в виде каких-то свирепых большевиков. Но после первого заседания всё пошло очень дружелюбно. Председателем съезда был профессор Безансон, который сделал прекрасный доклад о ревматизме и туберкулёзе (форма  Poncet). Я делал доклад о начальных признаках хронического ревматизма. В первый же день Безансон пригласил меня к себе на завтрак, где мы с ним по душе поговорили. Я уви­дел жизнь буржуазного профессора с лакеями, тонким вином и разодетыми дамами. В Париже очень богато была представлена де­монстрационная часть, где мы увидели множество больных с при­менением физиотерапии. Влияние нашей советской группы было на­столько велико, что следующий, Четвёртый конгресс было решено созвать в Москве, где он и собрался в мае 1934 года.

Нужно оказать, что при Советской власти это был первый Международный съезд. Организован он был исключительно хорошо. В тематику, кроме клинической части, богато представленной по специальным оригинальным докладам по патологии ревматизма (до­клад профессора Талалаева), были введены и темы по специальной медицине.

Конгрессистам были показаны методы профилактики на произ­водстве и на транспорте, на заводах. Первое заседание, в при­сутствии членов Правительства, состоялось в Колонном Зале Дома Союзов. Явились делегаты из Англии, Голландии, Бельгии, Италии, Германии и других стран, были такие профессора, как Шотмюллер, Пизани, Греф и другие. Я открыл съезд речью на русском и фран­цузском языке, затем были многочисленные приветствия от Прави­тельства и научных учреждений. Вечером в Метрополе был грандиоз­ный банкет. Деловое заседание было в Доме Ученых, в новой ауди­тории, где были устроены наушники с радиоустановкой и передачи речи докладчиков на французском, английском, немецком и русском языках. Эта техника поразила иностранцев. Правда, один раз, когда я председательствовал, за кулисами перепутали и переводчик стал говорить текст другого доклада, но эта ошибка скоро была ис­правлена.

Развлечений тоже было много. Для конгрессистов было дано два спектакля: один в Большом театре – «Князь Игорь» – два акта, «Евгений Онегин» – один акт и один спектакль в Художественном театре – «Свадьба Фигаро» Бо­марше.

Оба спектакля страшно понравились иностранцам, они были в диком восторге от русского искусства и неистово аплодировали.

Я их водил на Красную площадь на майский парад и, наконец, Правительство принимало их в Кремлевском дворце. Там был гран­диозный банкет и речи на всех языках. Заключительное заседание было в Новом клубе автомобильного завода им. Сталина. Делегаты осматривали конвейеры завода, а затем была моя заключительная речь и приветственные речи делегатов от всех стран. Впечатление от этого всего было огромно, особенно, когда выступали рабочие и пионеры.

После съезда состоялись две экскурсии: одна в Ленинград, а другая на юг – в Крым и на Кавказ для осмотра курортов. Я поехал в Ленинград со своей дочерью Ниной, так как эта экскурсия была менее утомительна и короче, а я порядочно утомился от всей этой организаторской работы.

Ленинград, как всегда, оставил прекрасное впечатление. Нас разместили в великолепных номерах Астории, и мне, как председателю съезда, отвели целую квартиру с видом на Исакиевский собор ¹⁴⁾ и на площадь. Научное заседание было только одно – в Доме Ученых на набережной в замечательном дворце одного из великих князей. Я вышел на балкон и любовался панорамой Невы и набережной. Докла­дывали Орбели на английском языке и Аничков на немецком. Вечером был банкет в Астории. Ленинградцы поразили тонкостью кухни и красотой сервировки – убранство блюд с глыбами льда и разными изображениями, зверями, птицами, напоминающими старые боярские пиры. Иностранцы всем этим «трюкам» метрдотелей устраивали ова­ции. Банкет был не многолюдный, но очень приятно беседовали, говорили речи. Общее впечатление было замечательное, особенно после осмотра города и его достопримечательностей.

Иностранцы были очень довольны и многие из них, покидая на­шу страну, с границы посылали мне благодарственные телеграммы за любезный приём. Южная экскурсия имела ещё больший успех; по сло­вам ван-Бреемена, их принимали в Харькове, Одессе, Севастополе, Сочи и на Минеральных Водах. Наши курорты с новыми принципами ра­боты и их научная целеустремленность, обратили на себя внимание.

В заграничной прессе появились хвалебные заметки по поводу нашей работы в области социальной медицины и курортной науки.

Я забыл сказать, что перед Московским Международным съездом в январе 1934 года я с женой ездил в Париж, по делам организации Московского съезда и туда приезжал на несколько дней ван-Бреемен. Мы с ним жили в маленьком отеле и провели два дня очень приятно. Мы его угощали русскими блинами (была масленица), а он нас кор­мил завтраком в Эльзасском ресторане. Было одно заседание у Безансона и, конечно, один банкет. После этого мы на автомобиле поехали через Лион и Гренобль в Ниццу. Это путешествие было очень интересное, замечательная дорога, короткие остановки в уютных ресторанчиках. Ночевали в Гренобле, пили там молоко альпийских коров, ели чудный мёд и слушали перезвон монастырских колоколов. В Ницце мы пробыли неделю, объездили все окрестности и тем же путем вернулись обратно в Париж.

Ещё до съезда по ревматизму в Москве Правительство награди­ло меня званием заслуженного деятеля науки, и с тех пор на меня посыпались милости. За организацию и проведение Московского съез­да по ревматизму Правительство подарило мне американский восьмицилиндровый автомобиль. Этот подарок значительно облегчил мне жизнь. Транспорт для меня всегда имел большое значение. Теперь я мог без утомления и без затраты нервной энергии на ожидания, ездить и по больницам и по заседаниям и чаще уезжать в Кунцево на отдых. Своего тридцатилетнего юбилея я не праздновал. Тогда только один номер Терапевтического Архива вышел с моей биогра­фией и портретом, а теперь товарищи уговорили меня справить трид­цатипятилетний юбилей, и чествование состоялось в апреле 1935 года. Торжественное заседание Медицинского факультета происходило в Доме Ученых. Я очень волновался, меня смущало и в то же время тронуло присутствие множества врачей и делегаций. Было сказано множество речей и приветствий от всех научных медицинских обществ, особенно были мне дороги речи от таких старых врачей, как мой учитель Шервинокий и доктор Гетье. Меня избрали почётным член­ном нескольких терапевтических обществ: Московского, Ленинградского. Свердловского, Горьковского. Народный комиссар Здравоох­ранения – Каминский, сидел и молчал. Выступал его заместитель – Гуревич. На этот раз никаких наград официальных не последовало, но мне казалось, что общественность отнеслась очень сочувствен­но, и речи были очень искренние (Бурденко, Смотров, Касаткин и др.). Настроение у меня стало очень лёгким, когда речи окончи­лись, и я ответил спокойной речью, воспользовавшись образом Бо­риса Чичерина, когда он говорит о преклонном возрасте, когда че­ловек вступает в «долину лет преклонных» и теплые лучи  заходя­щего солнца вселяют мир и покой в его душу, тогда стихают бурные эмоции, исчезают враги, его окружают только друзья и он вступает в мирную, спокойную старость, жизнь становится спокойной, тихой и счастливой. На другой день был блестящий банкет в ВОКС’е, ¹⁵⁾ где играл оркестр-джаз, говорили речи, ели, пили и танцевали. Для служащих в клинике было угощение с концертом. Наконец, был издан специаль­ный сборник Трудов с моим портретом и биографией. В этот сборник вошли не только русские, но и иностранные работы. Одним словом, юбилей или «репетиция похорон», как говорил Суворин, прошли на славу. Я получил множество писем и телеграмм от людей, с которыми встречался так кратковременно и многих я даже не запомнил. Во всяком случае, я почувствовал, какое множество нитей связывает меня с людьми, и мне особенно дорога была связь с огромной мас­сой врачей.

Врачебное дело очень трудное, и наша профессия доставляет не мало тяжелых дней. Есть латинская поговорка – «Homo homini lupus est» – человек человеку волк. Конкуренция и борьба за существование, в результате трудной жизни у врачей в буржуазном обществе, создали поправку к этой формуле – «Medicus medico lupior est» – врач врачу более волк (безграмотная латынь), а для профессоров даже предложили превосходную степень – «Professor professori lupissimus est». После юбилея и вы­ражения сочувствия и преувеличенного признания значения моей ра­боты, я некоторое время чувствовал какую-то особенную лёгкость. Мне, действительно, казалось, что я окружен только друзьями, вра­гов у меня нет, а если есть, то они мне не страшны. Бывая ежеднев­но в разных больницах и клиниках, я всегда получал известное удовлетворение от того внимания, которым меня окружали товарищи врачи. Я уже незаметно вошёл в группу старых терапевтов в нашей стране. Получилось такое совпадение, что я, ленинградский профес­сор Г.Ф. Ланг и киевский – Н.Д. Стражеско – мы, трое, однолет­ки и одного выпуска 1899 года. Ланг – председатель Ленинградского, Стражеско –Киевокого, а я – Московского Терапевтического Общества. Мы все трое связаны между собой тесной дружбой, и каждый из нас относится с большим уважением друг к другу. Меня сейчас больше волнует то, что наша ведущая специальность не занимает надлежа­щего положения, и чаще больше к себе внимания привлекают специаль­ности второстепенного значения. Зависит это в значитель­ной степени от узко практического и утилитарного направления в данное время, а наша специальность, как более общая, ждёт своего признания. Это тем более удивительно, что как раз в последнее десятилетие клиническая наука стала приобретать самостоятельное значение, и к ней потянулись теоретики для наблюдения законов биологии на живом человеке.

Приходилось несколько раз читать мне и публичные лекции. Я как-то раз, в университетской аудитории на Моховой, читал лекцию об артериосклерозе и гипертонии. Я, признаться, был смущен той грандиозной аудиторией, которая тем собралась. Две самые большие аудитории были переполнены. В одной я читал, а в другую передавали по радио. Для большей иллюзии, я попросил в этой аудитории сесть доктора Пелевина, моего друга, фабричного врача, который последние десять лет приезжает из Павловского Посада на мои лекции. А мой ассистент, доктор Масленников, собирал и сортировал записки, на которые я должен был отвечать. Принимали меня, как Шаляпина. Многие стояли на улице и не могли протолк­нуться в зал. Я читал с увлечением, но едва ли удовлетворил слушателей, ибо они все хотели выздороветь от моей лекции в один ве­чер.

Тема, сама по себе очень интересная, и я старался в более или менее популярной форме изложить современное учение об артерио­склерозе с его сложным патогонезом.

Летом 1935 года мой брат Дмитрий Петрович на даче под Можайском заболел тяжёлой формой брюш­ного тифа, который он получил в Вятке, когда он ездил читать лекции. Я очень о нём беспокоился ездил его лечить, но у него жил профессор Иордан и он очень вниматель­но следил за его болезнью, я к  нему послал в помощь одного из своих ординаторов и он, в конце концов, начал выздоравливать, а в сентябре я уехал с Ниной в Италию в Рим, на Первый Международный съезд по переливанию крови. Я в Италию ехал в первый раз, и пото­му эта поездка меня особенно интересовала. Мы отправились снача­ла в Варшаву, там пробыли один день у моих бывших ассистентов. Я всегда любил Варшаву, как преддверие заграницы и там нас при­нимали всегда с большим радушием. Я посещал клиники и, в част­ности, профессора Орловского, который был деканом медицинского факультета, а до войны (первой империалистической) он был профессо­ром Казанского медицинского факультета. Варшавская клиника, до­вольно бедная по оборудованию, а, главное, там штаты очень скудные, и врачи почти все работают бесплатно. Поэтому они должны всеми правдами и неправдами добывать себе деньги на пропитание частной практикой. Впечатление такое, что эта Великая Польша – нищенское государство. Сами поляки с гонором и обращают слишком большое внимание на внешность. Например, брат моей ассистентки не пошел с нами в кафе только потому, что его новое пальто не было готово, а старое мне показалось совсем неплохим. Сами они по несколько раз в день переодевались и даже заставили Нину переодеться и надеть непременно чёрные туфли, чтобы идти в кафе. Характерно мне было узнать, что единственный рентгенов­ский томограф, для специального исследования лёгких, оказался у частно практикующего врача. Ни в одной правительственной кли­нике не оказалось средств для его приобретения. Я осматривал его работу и познакомился с врачом-владельцем. Он мне показал пре­красные снимки, но, когда после беседы я его пригласил в кафе, чтобы его угостить, то он отказался потому, что должен был про­должать приём больных. Он стал рабом этого томографа и должен был усиленно работать, чтобы посылать деньги в Берлин за этот томограф, который он получил в кредит. Доктор этот был очень худой и имел истощённый вид.

Мы отправились  в Вену, и из Вены по чудной дороге через Альпы в Венецию.

В Вену мы приехали рано утром, успели только выпить кофе, и скоро поезд нас помчал чудными долинами в Италию. К сожалению, я так спешил попасть к открытию съезда в Рим, что в Вене не мог остановиться. Венеция вечером представляет феерическое зрелище. Мы остановились в старом знаменитом Даниели-отеле на берегу боль­шого канала. Архитектура гостиницы, её меблировка, кельнеры – всё казалось своеобразно и очень красиво.