oio11

Иван Солоневич. Диктатура сволочи

Мы живем в эпоху, когда перемешалось все - по крайней мере в Европе. Границы любого понятия так же неопределенны, как границы любого государства. Кому принадлежит сейчас Штеттин: немецкий город, включенный в польскую территорию и находящийся под советской администрацией? И чем, собственно, являются венды, славянское племя, пытающееся организовать свое государственное единство в трех берлинских пригородах? И где именно проходит идейная граница между социализмом мистера Эттли и товарища Сталина? И кто сейчас является демократом? Люди, сидевшие на нюрнбергской скамье подсудимых, совершенно всерьез уверяли, что они действовали именно так, как подобает действовать всякому уважающему себя демократу. Советы утверждают, что тайные судилища НКВД и есть самый демократический способ отправления правосудия. Молотов доказывал, что свобода печати есть в СССР и ее нет в Англии, так что "Дейли Уоркер", очевидно, издается монополистами капиталистической прессы, а "Таймса" в России нет просто потому, что кто же бы стал читать такой бездарно пропагандистский листок. Я склонен опасаться, что мои мысли о бюрократии будут восприняты, как сословное оскорбление каждым почтовым чиновником всех стран, входящих в мировой почтовый союз: мировой почтовый союз есть в самом деле организация, спланированная в истинно мировом масштабе: какое же принципиальное различие существует между бюрократом, отправляющим мое заказное письмо и бюрократом, пытающимся отправить меня на тот свет?

Всякий частный предприниматель норовит сократить число своих служащих - ибо он оплачивает их из своего кармана. Каждый бюрократ норовит увеличить число своих служащих, ибо оплачивает их не он и ибо чем шире его заведение, тем больше власть, почет, даже жалованье. Но социалистический бюрократ распухает и по другим причинам.

Всякий строй, всякое государство и всякое предприятие имеет своего служащего. Какой-то запас "бюрококков" имеется во всяком служащем - как туберкулезная палочка имеется во всяком человеческом организме. Вопрос заключается только, так сказать, в степени развития. ..
..

Социалистический бюрократ России во времена Ленина национализировал крупную промышленность. Программа компартии в те времена большего не требовала - но большее пришло само по себе, автоматически.

Крупная промышленность национализирована - но мелкая работает на капиталистических основаниях. Крупная промышленность, в которой матерые, закаленные в хозяйственных боях "капитаны индустрии" заменены людьми, закаленными во фракционных спорах, начинает хромать на все четыре ноги. Самый естественный ход мыслей подсказывает нужное решение: национализировать и мелкую промышленность, ибо она, ведомая капиталистической сволочью, саботирует, срывает план, идейно и хозяйственно срывает победоносное шествие социалистического сектора народного хозяйства - нужно и эту сволочь национализировать. Национализируют и ее.

Национализация крупной промышленности, сама по себе, еще ничего не означает. Ибо национализировать можно: а) для хозяйственных целей и б) для политических целей.

Царское правительство скупало железные дороги, чтобы понижением тарифов поднять индустриальный рост страны. Было ли это правильно или неправильно это уж другой вопрос. Советское правительство национализировало те же железные дороги, чтобы "ликвидировать капиталистов". Политика Николая Второго в общем не была социализмом. Политика Эттли - еще не является социализмом. Но если вы национализируете крупную промышленность для того, чтобы прекратить "эксплуатацию человека человеком", то, естественно, что на одной крупной промышленности вы остановиться не можете. Тогда "социализация", "национализация" и прочие формы бюрократизации народного хозяйства растут, как снежный ком. Эксплуатация человека человеком прекращается. Начинается эксплуатация человека бюрократом. Начинается разращение чудовищной бюрократической опухоли, пронизывающей весь народный организм. Социалистическая бюрократия достигает мыслимого предела - или идеала бюрократического распухания; схвачено все, конкуренции больше нет. Нет ни одной щели, которая была бы предоставлена свободной человеческой воле. Жизнь замкнута в план, и на страже плана стоят вооруженные архангелы, охраняющие врата социалистического рая: чтобы никто не сбежал.

Страх

Национал-социалистическая бюрократия Германии ввела в своей стране "арийские свидетельства". Наивная публицистика заграницы объяснила это "личным антисемитизмом Гитлера". Приблизительно такое же умное объяснение, как и то, которое объясняло "ликвидацию кулака, как класса" личными вирусами Сталина. Глубокомысленные передовые статьи европейских газет, возмущаясь участью миллиона евреев, отданных на растерзание социалистической бюрократии Германии, не заметили другой стороны этих свидетельств: стороны, обращенной к чисто немецкому населению. А была и эта сторона.

Мой добрый приятель, инженер И., имел в Берлине небольшое предприятие и, несмотря на русское происхождение, зарабатывал весьма недурно. У него было ателье по производству рекламных фильмов. Инженер И. звонит мне по телефону:

"Чтобы их всех чорт побрал: в Москве доставал липы, что мой папаша был бараном, а моя бабушка - коровой, а теперь что я достану?"

В Москве требовались удостоверения о том, что ваши родители не принадлежали к классу эксплуататоров человека человеком и в Москве всякий ваш приятель, имеющий доступ к каковой бы то ни было печати, охотно и быстро снабжал вас любым удостоверением на любую тему. Но здесь, в Берлине? В столице страны, прославленной своим Орднунг, да еще для русского эмигранта, который лишен был какой бы то ни было возможности написать в Москву и потребовать от правительства СССР официального удостоверения о том, что ни папы, ни мамы, ни дедушки, ни бабушки никакими евреями не были.

Эмигрантская практика уже имела несколько обходных путей. Во-первых, при Кенигсбергском университете оказался какой-то русский профессор генеалогии, который, якобы, вывез из России все шесть томов родословных книг русского дворянства и за очень скромную мзду давал соответствующие справки. Эти справки - опять же за скромную мзду - принимались соответствующими немецкими учреждениями, которые и выдавали окончательное арийское свидетельство. Тот факт, что русская эмиграция процентов по меньшей мере на девяносто дворянами не была и, следовательно, ни в каких родословных книгах фигурировать не имела никакой возможности, - немецкими властями отмечен не был. Предприятие почтенного генеалогического профессора получило на эмигрантском языке техническое название "жидомер" и снабжало справками всех - иногда даже и евреев. Инженеру И. получить такую справку не стоило бы ровно ничего - так, несколько сот марок.

Был и другой способ - несколько менее портативный. Нужно было найти трех свидетелей, которые бы клятвенно (eidenstaatlich) подтвердили арийскую безупречность ваших бабушек и дедушек. Русская эмиграция относилась к присяге с чрезвычайной щепетильностью - все-таки присяга. Но эта щепетильность не простиралась слишком далеко - можно было воспользоваться чужой присягой. Со дна берлинских улиц подбиралась четверть дюжины босяков, которые за несколько десятков марок и обязательную бутылку шнапса клялись и божились перед судом, что они лично знали ваших бабушек и дедушек и что те были стопроцентными арийцами. Суд с самыми серьезными лицами выслушивал этих оборванцев - и вы получали удостоверение. Были и другие способы. Но ни один из них не устраивал моего приятеля. Он выругался еще раз и положил трубку. Через некоторое время его вызвали в соответствующее учреждение. Соответствующему учреждению инженер И. сказал примерно то же самое, что и мне. Учреждение сказало, что оно разберет. Потом к И. пришел партийный дядя для проверки. Дядя намекнул, что за две тысячи марок можно восстановить непорочную генеалогию есаула И.. Есаул И., кажется, послал дядю в нехорошее место и пытался сослаться на европейскую культуру и прочее в этом роде культура не помогла. Дядя ушел. Через неделю И. стали отказывать его заказчики; фирма подозрительна. Заказчики не хотели иметь дело с подозрительной фирмой - их тоже могли объявить подозрительными. Теперь уже сам И. отправился отыскивать партийного дядю - и это обошлось ему не в две, а в пять тысяч марок, причем раньше дядя сам пошел к И., а теперь И. должен был околачиваться по передним и приемным. И, приняв взятку, партийный дядя поучительно сказал, чтобы это было в последний раз, что при дальнейшей строптивости и пять тысяч не помогут. Дальнейшей строптивости инженер И. кажется не проявлял. Он пришел ко мне на чисто политическую консультацию: неужели, в самом деле в германском Берлине то же самое, что в советской Москве?

Дахау и Соловки, Бельзен и ББК, Гестапо и НКВД, газовые камеры и чекистские подвалы - это то, что непосвященный наблюдатель видит со стороны. Арийские и пролетарские удостоверения - это то, что со стороны видно плохо. Это - небольшой отрезок того бюрократического способа управления, который стремится прежде всего запугать господствующую расу или господствующий класс, немцев, мессиански призванных спасти человечество, или пролетариат, так же мессиански призванный спасти то же злополучное человечество. Оба мессии на практике превращаются в рабочее быдло, и бюрократия поставляет им все для быдла необходимое: ярмо, кнут и корм корма меньше, чем чего бы то ни было другого: "Бюрократ там правит бал!" ..

...Еще Достоевский в своем "Дневнике Писателя" горько жаловался на то, что иностранцы не понимают, не хотят, не могут "понять России: уж такой мы, де, таинственный народ. Достоевский приблизительно прав: действительно, не понимают. И, действительно, не могут понять. Где уж иностранцам, когда наша собственная отечественная литература, вот уже больше ста лет, все пытается "понять народ", "найти общий язык с народом" и, наконец, проложить какой-то мост через ту пресловутую пропасть, которая вот уже двести лет отделяет "народ" от "интеллигенции". Если русская литература за двести лет ее существования не смогла понять собственного народа, то чего уж требовать от злополучных иностранцев? И если русские литераторы и до сих пор не могут понять самих себя, то как же им проникнуться пониманием тех полутораста миллионов рабочих и крестьян, которые в обалдении останавливаются перед интеллектуальными подвигами русской интеллигенции и категорически отказываются следовать за какими бы то ни было пророками, писателями, фельетонистами и даже профессорами. Иностранные пишущие люди изучают Россию по произведениям русских пишущих людей, например, по тому же Достоевскому. Розенберг, например, обсосал Достоевского до последней косточки. Выводы великого русского писателя были положены в основу политики восточного министерства. Результаты нам уже известны.

Кажется, никому еще не пришла в голову очень простая, наивно элементарная мысль: изучать психологию любого народа по фактам его истории, а не по ее писателям. Не по выдумкам писателей, а по делам деловых людей.

На современных вершинах русской интеллигенции стоят, например, проф. Н. Бердяев и писатель И. Бунин. Бердяев начал свою общественную карьеру проповедью марксизма, потом стал буржуазным либералом, потом сбежал за границу, где перешел в ряды "черной реакции", потом сменил вехи и стал на советскую платформу. Писатель И. Бунин начал свою литературную карьеру в органе большевистской фракции российской социал-демократической рабочей партии "Новая Жизнь", издававшемся в Петербурге в 1906 году под фактической редакцией Ленина (См. Энциклоп. словарь Брокгауза и Эфрона, доп. том 3/Д. стр. 292. - Кстати, обратите внимание на рамки свободы печати в России царского режима), потом перековался, перешел в "буржуазную демократию", потом бежал от "Новой Жизни", организованной его товарищами по газете, в эмиграцию: там писал о революции вещи, отвратительные даже с моей контрреволюционной точки зрения; потом намеревался еще раз перековаться и принять советское подданство. Все это можно объяснить и евангельской фразой: "вернется пес на блевотину свою". Верхи русской интеллигенции так и сделали: вернулись на свою же революционную блевотину. Но можно объяснить и иначе: люди никогда ничего своего и копейки за душой не имели, и меняли свои интеллектуальные моды с такой скоростью, с какой уличная девка меняет своих воздыхателей. Очень трудно понять, что полуторастамиллионный народ никак не мог угнаться за этими калейдоскопическими сменами мод, философий, рецептов, программ, отсебятины и блуда. Не мог - если бы и хотел. Но он и не хотел. В одной из своих книг, посвященных рождению, жизни и гибели философствующей интеллигенции, я предложил такую эпитафию на ее могилу:

"Здесь покоится безмозглый прах жертвы собственного словоблудия".

Эта жертва собственного словоблудия - именно она готовила революцию, а никак не народ. Подготовив революцию, жертва сбежала за границу, а народ остался. ..
.. посещавшие красную Москву, вероятно, помнят две монументальные статуи, украшающие портал Дворца Труда - Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов. Это - рабочий и работница, строго выдержанные в идейной стопроцентности коммунистической программы: искусство в тоталитарных странах призвано не отражать жизнь, а формулировать идею. Не фантазию художника, а социальный заказ чрезвычайки. Оно должно куда-то звать. А, при неудаче зова, куда-то волочить. Куда могли звать или волочить пролетарские Аполлон и Венера, поставленные на страже советского Дворца Труда?

Московские статуи изображали металлиста и текстильщицу, стилизованных под советскую власть. Металлист представлял собой то, что в Германии назвали бы Rassenschande - продукт кровосмесительной связи человека с гориллой. Над горильем туловищем - мощные стальные челюсти, а над челюстями - узкий медный лоб. Вся конструкция выражает предельную динамику: ублюдок куда-то прет. Все размеры мыслительной коробки не оставляют никаких сомнений в том, что ублюдок и понятия не имеет, куда и зачем ему следует переть. Но страшные руки готовы кого-то хватать и стальные челюсти - кого-то кусать. В крохотных глазках выражены поиски классового врага, выражена ненависть ко всему, что есть в мире неублюдочного. О советской Венере я уж и говорить не буду: если у ублюдка хватит мужества ее поцеловать - пусть он и целует...

И, вот, другой Дворец Труда - берлинский клуб Арбейтсфронта. И скульптурное оформление идей Третьего Рейха в этом клубе, на площадях, в парках... Все несколько у'же, несколько ниже, но, в сущности, все то же самое: сжатые челюсти, стиснутые кулаки, узкие лбы и готовность куда-то переть и что-то крушить, - переть и крушить по первому приказу, не размышляя ни о целях, ни, тем более, о последствиях. Московский ублюдок помещается в колоссальном здании, какого в Берлине вообще нет, здание было построено при Екатерине Второй для сиротского дома, берлинский арбейтсфронт занимает что-то вроде виллы. Русский питекантроп вырос на сале и черноземе, берлинский - на песках и маргарине. У русского, так сказать, "широкий размах", берлинский пахнет бухгалтерией. У русского больше силы и ярости, у берлинского больше ненависти и расчета.

Бронзовая идеализация обеих революций не совсем точно воспроизводит живых представителей двух братских партий. У живых представителей лбы, действительно, горильи, - но горильей мускулатуры у них все-таки нет. Это люди, как общее правило, наследственные обитатели тех учреждений, которые в царской армии носили название "слабосильной команды" - отбор физически неполноценных людей. Они вовсе не сильны - эти живые носители власти и никогда не смогут быть окончательными победителями - это грозило бы человечеству полным физическим вырождением. Они прорвались к власти и к крови только случайно, только потому, что мы, нормально скроенные люди что-то проворонили, прошляпили, прозевали, - по недосмотру всего нормального человечества. Но, раз прорвавшись, они, действительно, будут переть и крушить - ибо они объединены общим им всем чувством ненависти и еще чувством безысходности: от постаментов и монументов Москвы и Берлина дорога только одна - на свалку. Они как-то, вероятно, в общем смутно, но все-таки ощущают и случайный характер своей временной победы, и кровавую черту, которая отделила их от всего остального человечества - отсюда звериная настороженность горильих глазок.

Питекантропы были первым открытием, которое я сделал в Германии. Трудно доказуемым, но поистине страшным открытием, ибо оно давало совсем иной ответ на вопрос о причинах революций, чем тот, какой мы привыкли сдавать на экзаменах по истории, политической экономии, философии и другим смежным доктринам современной социальной астрологии. Этот ответ говорил, что социальная революция есть прорыв к власти ублюдков и питекантропов. Что теория, идеология и философия всякой социальной революции есть только "идеологическая надстройка" над человеческой базой ублюдков. Что "социальные условия" и социальные неурядицы не есть причина революции, а только повод, только предварительное условие: социальные неурядицы расшатывают скрепы социального организма, построенного нами, нормальными людьми для наших, нормальных людей, вкусов, потребностей и возможностей, и тогда в щели расшатанного организма врывается питекантроп. Что социальная революция устраивается не "социальными низами", а биологическими подонками человечества. И не на пользу социальных низов, а во имя вожделений биологических отбросов. Питекантроп прорывается и крушит все. Пока захваченное врасплох человечество не приходит в себя и не отправляет питекантропов на виселицу.

Это открытие было очень неуютным. Оно ставило крест над всякими разговорами о германском бруствере против коммунизма, оно делало мое пребывание в Германии бессмысленным и бесцельным, и оно определяло революцию, как вечно пребывающую в мире угрозу. Ибо, если неистребимо существует человеческий талант и гений - то, на другой стороне биологической лестницы так же неистребимо существует ублюдок и питекантроп. Если есть сливки, то есть и подонки. Если есть люди, творящие жизнь, то есть и люди ее уродующие.

Но это открытие вносило полную неясность в другой вопрос: весь гитлеровский режим, вся национал-социалистическая структура власти была точной копией с ленинско-сталинской. Что же тут было? Сознательный плагиат или бессознательное подражание? Или, просто, одинаковые люди, поставившие себе одинаковые цели, автоматически пришли к одинаковой технике власти? Обокрал ли Гитлер Ленина, или только открыл ту же Америку, но только двигаясь не с востока, а с запада?

Напомню самые основные черты ленинского патента: государственная власть в стране принадлежит единственной партии - оппозиция истребляется физически. Партия эта обладает единственно научным мировоззрением, другие мировоззрения уничтожаются. Во главе партии стоит единственно гениальный вождь - конкуренты отправляются на расстрел. Единая партия, возглавляемая единым вождем, проводит единственно возможный план спасения человечества другие планы подавляются вооруженным путем. Эта партия опирается на избранный слой всего человечества (избранную расу или избранный класс) и проходит непрерывное чистилище расстрелов. Она ведет беспощадную войну со всеми врагами само собой разумеющегося, научно-обоснованного, математически неизбежного светлого будущего. Она подавляет внутреннего врага и она уничтожает внешних врагов. Воплощая в себе лучшие мечты лучших представителей человечества, она окружена остатками отжившего строя, вредителями, предателями, саботажниками, трусами и уклонистами. Но в ее руках находится беспощадный "меч революции", и будущее принадлежит ей: только идиоты и преступники не могут, или не хотят видеть неизбежности этой победы: "революция это вихрь, который сметает всех ей сопротивляющихся". Именно для этой победы партия организует массы - работников и работниц, мужчин и женщин, детей и сыщиков. Именно она приведет человечество к окончательному социалистическому раю на нашей земле. Да здравствует наша непобедимая партия! Да здравствует наш непогрешимый вождь!

Искусство должно "служить трудящимся", - трудящимся же принадлежит и право суда: не рыночного читательского, а, так сказать уголовного, судебного. Кроме того, в избранную категорию трудящихся попадают не все: гнилая интеллигенция СССР и Третьего Рейха, понятно, трудящимися не являются. Катясь со ступеньки на ступеньку великой социалистической лестницы, понятие "трудящийся" сейчас опустилось ниже того уровня, который в капиталистические времена определялся термином "лумпенпролетариат".Искусство должно "служить трудящимся", - трудящимся же принадлежит и право суда: не рыночного читательского, а, так сказать уголовного, судебного. Кроме того, в избранную категорию трудящихся попадают не все: гнилая интеллигенция СССР и Третьего Рейха, понятно, трудящимися не являются. Катясь со ступеньки на ступеньку великой социалистической лестницы, понятие "трудящийся" сейчас опустилось ниже того уровня, который в капиталистические времена определялся термином "лумпенпролетариат".

Эта схема средактирована, так сказать, алгебраически - в намеренно абстрактных выражениях. Но под любую абстракцию можно подставить конкретную величину Москвы или Берлина - и вы получите программу любой социалистической партии - и той, которая к власти уже пришла, и той, которая еще лицемерит по дороге к власти. Но в особенности той, которая к власти уже пришла и не находит нужным даже лицемерить. ..

.. Я уже писал о тех отрядах легкой кавалерии, которые были организованы советской властью для помощи кооперации, для контроля рыбных промыслов, для поднятия производительности тяжелой промышленности, для всего вообще. До них был просто кабак, после них начался пожар в кабаке. Власть подбирала окончательный лумпенпролетариат и, как свору собак, спускала их на настоящих трудящихся. Власти на жизнь и на смерть эти своры не имели, но они имели власть на донос, что во многих случаях означало то же самое. В числе прочих разновидностей социалистической конницы были сформированы отряды "для помощи писателям". Я полагаю, что братья с сожалением вспоминали о коннице Батыя. ..
.. Повторяющиеся явлении должны же иметь какой-то смысл, какую-то общность и происхождения, и цели? Так, постепенно я пришел еще к одному открытию: легкая кавалерия Москвы, партайгеноссе Лесник Берлина, арийские удостоверения и пролетарские удостоверения - все это есть техническое орудие духовного террора.

Если НКВД в России и Гестапо в Германии призваны проводить физический террор, пятилетка в России и четырехлетка в Германии - экономический террор, то органы контроля над литературой и живописью проводят духовный террор. Они должны: а) запугать интеллигенцию и б) показать социалистической бюрократии ее власть над этой интеллигенцией. Они должны подчеркнуть грань, отделяющую победителей от побежденных, поднять у лумпенпролетария чувство самоуважения, - если здесь вообще можно говорить о каком бы то ни было уважении к чему бы то ни было. В соответствии с разной психологической структурой разных народов применяются несколько разные технические приемы: в Германии бюрократия нацеливается больше всего на взятку. В России каждый подонок больше всего хочет почувствовать свою власть, вот правительство и бросает ему обглоданную кость этой иллюзии: подонок чувствует себя участником власти, человеком, решающим судьбы, судьей в вещах, в которых он не понимает ни уха, ни рыла. ..
.. Все три революции - русская, итальянская и германская, как полтораста лет тому назад и французская революция, поставили себе "общечеловеческие цели" - цели ограбления, по мере возможности, всего человечества. ..
.. Да, поразительно сходство двух режимов в двух странах, так непохожих друг на друга. Да, поразителен параллелизм развития всех трех великих революций: французской, русской и германской. Но самое поразительное и самое страшное - это общность того человеческого типа, который делает революционную эпоху, той "массы", которая вздымается на гребне революционной волны - и прет к своей собственной гибели.

Жулики и масса

Люди, которые прочно уселись на престолах университетских кафедр, люди, которые пишут книги "для избранных" и поучают нас, грешных мира сего, любят оперироватъ терминами "масса", "стихия", "народ". В исторической публицистике очень тщательно разработан этот, в сущности, довольно нехитрый трюк: вместо deus ex machina, который в нужный момент появляется сквозь люк в полу эллинской сцены, - сквозь дыры исторической аргументации выскакивает "масса", "стихия" и прочее. Эта масса действует разумно, пока она следует предписаниям данного историка, философа, публициста и перестает действовать разумно, когда эти предписания проваливаются, что случается с истинно унылой закономерностью. В зависимости от политических вкусов данного автора, эта масса снабжается разными прилагательными: говорят о "трудящейся массе" и говорят о "некультурной"; говорят о "слепой массе" и говорят о "стихии революции"; говорят о "пролетарских массах", несущих миру новое евангелие, но говорят и о "черни", "плебсе" и толпе. Прилагательные эти слегка меняются: так, до февраля 1917 г. для русской интеллигенций русская "масса" была "богоносцем" - до тех пор, пока она "свергла самодержавие"; после свержения Керенского - масса перестала быть богоносцем и превратилась в "толпу". В дальнейшей своей эволюции масса стада чернью и плебсом, и вообще отбросами человечества. Постепенную смену прилагательных можно легко проследить по описаниям хотя бы того же Ив. Бунина. В дни его сотрудничества с Лениным русский народ был, конечно, "богоносцем", правда, атеистическим, но все-таки богоносцем. После победы Ленина тот же народ таинственным образом стал просто сволочью, для которой нужны "пулеметы, пулеметы и пулеметы". Потом тот же народ оказался "спасителем отечества" и "устроителем нового мира". Ивана Бунина я беру в качестве персонификации русской интеллигенции, самой современной и классической революции. Можно взять и другой пример: Адольфа Гитлера. Пока германская масса перла к Сталинграду и Аль-Амейну - она была сливками человечества. Когда ее поперли от Стапинграда и Аль-Амейна - она оказалась отбросом истории: так ей и нужно. Карлейль восторгался французской массой, пока наполеоновская "личность", сидя на этой массе, перла на Москву, и перестал восторгаться, когда масса, окончательно улегшись костьми на русской земле, предоставила Наполеону расхлебывать и Лейпциг, и Ватерлоо. Но русский пример является все-таки самым классическим и самым современным. Об Ив. Бунине я только что говорил, но Ив. Бунин является художником, а, как известно, для художника писаны не все законы: "ветру и орлу, и сердцу девы нет закона - таков и ты, поэт: и для тебя закона нет". Но есть люди, для которых законы, по крайней мере, "законы общественного развития", должны были бы существовать: за исследование именно этих законов, мы, налогоплательщики, платим деньги этим людям, что-то должны они уж знать!

Сейчас мы присутствуем при поистине "всемирно-историческом зрелище", при полном провале всех теорий, прогнозов, профессоров, философов, исследователей исторических законов и законодателей истории: все пошло ко всем чертям. Масса надула всех: и Милюкова, и Гитлера, и Шпенглера, и Муссолини, и Гегеля, и Маркса. Она возвращается к Забытому Автору, ибо Забытый Автор есть единственная строго научная основа построения человеческого общества. Мы присутствуем при грандиозном провале всех книжных попыток построить живую жизнь. Вместо "научно" сконструированного рая, мы попали если не совсем в ад, то, по крайней мере, на каторгу. Это есть факт. Никакой исследователь законов общественного развития, если он не вооружен вполне уж стопроцентным бесстыдством, не вправе оспаривать этого противопоставления: что нам всем было научно обещано на рассвете европейского социализма и где мы все сидим при его реализации. Что нам всем обещали и куда нас всех привели философы, профессора, гении, вожди и прочие и что мы, масса, вправе думать обо всех них. Русская интеллигенция занималась, по преимуществу, "исследованием законов общественного развития" - правда, преимущественно по немецким шпаргалкам. Не будем обижаться: самый красивый профессор не может дать больше того, что он имеет, а имеет он очень мало. Во всяком случае, такие величины первого ранга, как проф. П. Милюков и проф. Н. Бердяев что-то, кажется, должны были бы знать о "массе", которая "решает историю", или, по крайней мере, "делает историю", - ту историю, которую эти люди изучали профессионально. Проф. Бердяев начал свою научную карьеру с проповеди марксизма, потом перешел в монархизм и призывал возвратиться к феодализму и, пока что, закончил сталинизмом. В промежутках он разыскивал разных богов - кажется, не нашел ни одного долговременного. ..Моя книга, как читатель, вероятно, уже заметил, носит не только ненаучный характер, - она носит антинаучный характер. Или, точнее, я утверждаю, что вся сумма "исследования законов общественного развития" - не есть наука, это только подделка под науку, это есть торговля заведомо фальсифицированными продуктами. В средние века "философия была служанкой богословия". Теперь она стала потаскухой политики и каждая уважающая себя политическая партия имеет на своем содержании такую философию, какая соответствует ее финансовому состоянию. Но из тротуарного брака Вождя с философией рождается дальнейшее сифилитическое потомство, уроды, одержимые паранойей, .. обобщение сводится к тому, что "масса", "народ", "толпа" и прочее состоит из разумных и порядочных людей, и что вожди и философы вербуются из сволочи и дурачья. Я утверждаю, что средний француз, немец или русский, неспособен на такое нагромождение предательства, бесчестности и зверства, на какое оказались способными Робеспьер, Сталин и Гитлер. И что никакой средний француз, немец или русский не станет устраивать своей личной жизни по Дидро, Ницше или Марксу. Что никакой средний француз, немец или русский не станет менять своих убеждений или верований с такой потрясающей легкостью мыслей и совести, с какою это делали французские, немецкие или русские властители дум и творцы систем. Я не имел удовольствия разговаривать с современниками Консьержери, но я по личному опыту знаю, что всякому немцу все-таки стыдно за Бельзен и Дахау, как всякому русскому все-таки стыдно за Соловки и Лубянку. Что при всяком среднем французе, немце и русском - при всех наших слабостях и недостатках, есть еще человеческая совесть, есть все-таки воспоминания о Забытом Авторе и есть все-таки представление о том, что можно и чего нельзя, что допустимо и что все-таки недопустимо и что есть уже преступление. В философии - по крайней мере в социальной философии, преступления нет. Есть "историческая неизбежность". В поступках Вождя преступлений тоже нет: есть историческая необходимость. Они философы и вожди - они стоят над моралью, они "по ту сторону добра и зла". И они, - философы и вожди, - автоматически подбирают вокруг себя тех дядей, которые вот только этого и ждали и жаждали, как бы очутиться "по ту сторону добра и зла", по ту сторону всяких религиозных, моральных и даже уголовных запретов. Эти дяди и подбираются. Они жгут, грабят и режут; и перепуганные философы, бегущие куда глаза глядят от своих собственных посевов, объявляют сборище этих подонков "массой", "народом" или даже "нацией".

Сейчас, после опыта целых трех революций, все должно было бы стать очевидным - по крайней мере для нас, для массы, для плебса, для экспериментальных кроликов, растянутых на прокрустовом ложе философии и вождизма.

Робеспьер вырос из Вольтера, Дидро и Руссо, Франция была залита кровью - залила кровью почти всю Европу и закончила свою победоносную эпопею в Париже, и сейчас, на наших глазах, из когда-то первой нации в мире - стала второстепенным государством, с фактически вырождающимся населением, с полным разбродом внутренней жизни страны.

Гитлер вырос из Гегеля, Нищие и Шопенгауэра, залил кровью и Европу, и Германию, привел страну к неслыханному поражению и, покончив жизнь самоубийством, оставил свою "высшую расу" разодранной в клочки оккупационных зон.

Сталин и его наследники выросли из Маркса, Чернышевского и Плеханова залили кровью свою страну и кое-какие из соседних, и стоят перед той же альтернативой, перед какой стояли якобинцы Франции и нацисты Германии: или мировая власть, или виселица.

Три величайших человеческих общежития мировой истории - Рим, Россия и англосаксонское коммонуэлльс (включая в него и САСШ) были построены без философии и без вождей: они строились нами, массой - Иванами, хорошо помнящими свое родство, Джонами-Налогоплательщиками и Агриколами-землепашцами. Средними людьми, чтившими отца своего и мать свою и не пытавшимся усесться по ту сторону добра и зла.

Это есть историческая очевидность. Философы и историки будущего сделают все от них зависящее, чтобы замазать эту очевидность сотнями новых теорий и тысячами новых передержек, чтобы притушить нормальную человеческую совесть, затуманить простой здравый общечеловеческий смысл "массы", чтобы собрать под свои новые знамена новых пассажиров для новых путешествий по ту сторону добра и зла. Пассажиры, вероятно, найдутся. Они с таким же правом будут названы массой, с каким философия именует себя наукой. И они будут претендовать на ножи с таким же упорством, с каким философия будет претендовать на рецепты.

Потом появятся новейшие профессора новейшей революционной истории. Позднейшим поколениям они будут говорить о великих духовных прорывах, о героике революционных лет, о великих идеалистах, которым мы, "масса", подрезали их вдохновенные крылья, уселись тяжким, мещанским грузом на их порывы и испортили им всю их революционную, музыку. Говоря короче, будущие профессора истории будут врать так же, как врали прежние. И снова будут созидаться легенды о великих людях и эпохах, и о мещанском болоте, в котором погибли и великие эпохи, и великие люди. .. .. Канонизация одного героя мировой истории создает почву, на которой вырастают другие. Хвалебные оды одной революции создают психологические предпосылки для других революций. .. Еще о пролетариях всех стран Революционеры антикварных времен любили декламировать слово "народ". Это он, "народ", "восстал против тиранов", казнил королей и мистическим образом избирал Робеспьеров. Потом, с ростом науки и техники, вместо народа стали фигурировать "трудящиеся". Затем, с дальнейшим прогрессом науки, техники и философии, из сонма трудящихся выпали такие тунеядцы, как крестьяне, фермеры и вообще все, в поте лица своего добывающие для нас хлеб наш насущный. Остались одни "пролетарии". В дальнейшем ходе историко-философских концепций стал дифференцироваться и пролетариат: пролетариат просто и пролетариат революционный. "Сознательный пролетариат", как его называли в России ДО 1917 года. "Лумпенпролетариат", как его квалифицировали правые круги в Германии. Биологические подонки больших городов, как его квалифицирую я. В той схеме, которую нам вдалбливали в то время в университетах Европы - на смену "буржуазной революции" с неизбежностью геологического процесса должна была придти пролетарская: четвертое сословие должно смести третье. Вся сумма гуманитарных наук последнего столетия, в сущности, только то и делала, что готовила пролетарское продолжение буржуазной революции. Подготовка была проделана настолько основательно и научно, что даже и сейчас м-р Бэвин и тов. Молотов никак не могут договориться: так кто же из них является настоящим пролетарием? Точно так же, как геноссе Гитлер и товарищ Сталин никак не могли договориться: так кто же из них является настоящим социалистом? Окончательное определение будет, по всей вероятности, принадлежать владельцам наиболее дальнобойных орудий. И за все это будет платить своей кровью и своим потом именно пролетариат. Современный рабочий класс Европы играет прискорбную роль того ребенка, у которого, по русской пословице - семь нянек и который поэтому остается без глаза. С пролетариатом нянчатся все. Все его опекают, все его воспитывают, все ему льстят и все ему врут. И от всего этого он остается без хлеба, без крова и без штанов. И на его шею садятся французские бесштанники, немецкие фашисты или русские коммунисты. Няньки исчезают - они заменяются держимордами. Трудящийся класс перестает быть теоретическим мессией - он становится бандой прогульщиков, лодырей, саботажников и вредителей, которой нужны: "ярмо, погонщик и бич" - появляется и то, и другое, и третье. .. вся сумма гуманитарных наук есть "богословская схоластика и больше ничего".
Зап. Германия
http://www.e-reading.club/book.php?book=53649
http://www.e-reading.club/bookreader.php/53649/Solonevich_-_Diktatura_svolochi.html